|
Скачать всю "Хронику" Генриха Латвийского в *.doc-формате.
V Достоверность Хроники. Общественно-политическая позиция автора. Его тенденциозность Содержание Хроники и высказывания о ней автора свидетельствуют о том, что объем своей задачи он понимал вполне определенно и довольно узко. Оп хочет говорить и говорит действительно только о Ливонии, притом лишь об одном отрывке ее истории - о времени «обращения язычников», начиная от первых попыток крещения ливов и заканчивая крещением эстов. Он рассказывает почти исключительно о современных и топографически близких ему событиях, вовсе не касаясь прошлого страны до привода немцев, почти не затрогивая историко-этнографических тем и едва упоминая, и то изредка, о делах вне-ливонских. Опираясь на личные впечатления и сообщения очевидцев, он ведет свой рассказ чрезвычайно подробно, приводит множество точных именных и географических данных, обнаруживает большую тщательность в хронологии. Сравнение сообщений Генриха с соответственными актовыми данными, а также с русскими, датскими и германскими хрониками в большинстве случаев свидетельствует решительно в пользу Хроники Ливонии. О походах Вальдемара II она рассказывает гораздо подробнее датских источников; о русско-ливонских делах - точнее и детальнее, чем наши летописи, а хронология ее служит хорошие коррективом и для русских, и для датских и для германских источников. В общем, таким образом, нет оснований сомневаться в достоверности изложения Генриха. Нельзя однако забывать, что пишет он о боевом времени и пишет не о чем-то давнем, оценивая прошлое исторически, а почти одновременно с событиями, в те дни, когда люди еще не остыли после жестоких боев, когда только что подавлены последние вспышки отчаянного сопротивления «язычников» и кое-как улажены резкие внутри-ливонские и внешне-политические противоречия. Мог ли автор Хроники в таких условиях, сохранить полную объективность и, участвуя лично в политической борьбе, оказаться бесстрастным в описании ee?' До сих пор политическую тенденцию Хроники, степень. ее «безыскусственности» и общественно-политическую позицию ее автора оценивали по разному. Одни (Грубер) смотрели на Генриха, как на бесхитростного летописца, далекого от «великих мира сего» и от движущих рычагов политики, скромного рядового воинствующей церкви, старавшегося с простодушной искренностью писать так, как заказано было «его господами» — епископом и меченосцами. Другие (Боннель) еще более понижали удельный вес личного творчества Генриха в Хронике, допуская не только "заказ", но и участие «господ» в оформлении Хроники. Третьи (Гильдебранд), признавая несомненной извне установленную (орденом и епископом) тенденцию Хроники, думали, что и собственное мировоззрение Генриха во всем существенном совпадало с этой тенденцией. Немногие (Н. Я. Киприанович и Г. Лаакманн) сумели хотя бы отчасти уловить оттенок двойственности в отношениях Генриха к епископу и ордену и склонны были рассматривать автора Хроники, скорее как сторонника первого, чем как слугу второго. Окончательного суждения пока высказано не было. Не предлагая его и со своей стороны, мы лишь в качестве материала для такового позволим себе остановиться на отдельных моментах в характеристике автора Хроники, как общественной фигуры. Из всех доныне высказанных мнений
наименее правдоподобно и наименее подтверждается фактами то, по которому
Генрих «hat gesehen, gehort, aber. . . niclit beobachtet»,*
Ученые, сторонники этого мнения, вполне правильно отмечая в Хронике черты наивной историографии (но черты, заметим в скобках, характерные для Генриха не в большей степени, чем для любого писателя его эпохи), под этим верхним слоем либо вовсе не видят, либо недостаточно учитывают другой, правда, не столь ясный рисунок, дающий тем не менее уже не типовую, а личную характеристику автора Хроники, определяющий его политическую физиономию и место его на арене внутри-ливонских общественных отношений. Иными словами, отождествляя официальное мировоззрение Хроники с личным мировоззрением Генриха, упускают из виду, что это вещи вовсе не тождественные и если во многом совпадают, то все же далеко не целиком. По своему историческому мировоззрению автор Хроники, бесспорно, примитивен. Это не мыслитель и не ученый, а только клирик XIII в., католик и немец. Правда, качества литературного дарования не позволяют считать его бесцветной посредственностью, наоборот, заставляют даже предполагать, что этот стилист, умея так красноречиво выражать свои мысли, умеет и скрывать их, однако «философская» основа его историографии все же остается весьма элементарной. Рассказ в Хронике ведется на погодной
хронологической канве; связь событий в изложении почти всегда определяется
простой последовательностью их; мотивы действий и причины происходящего,
сообщаемые автором, носят совершенно внешний характер, а иногда кажутся
чисто фразеологическими склейками отдельных сюжетов.*
Надо всем господствует религиозная
точка зрения. Предмет Хроники, по Генриху, не история жестокой колонизации
Прибалтики немцами, а история «обращения язычников к вере Иисуса Христа.*
Служение богу и католичеству,
в чем бы оно ни состояло, в глазах Генриха — подвиг, а противодействие
- достойно суровой кары. Зеленая Вирония, прекрасная и богатая страна
(XX II 1.7) жестоко разгромлена немцами, Гервен обращен в пустыню, разорена
вся Эстония; «деревня Каретэн была тогда очень красива, велика и многолюдна,
как и все деревни в Гервене, да и по всей Эстонии, но наши (говорит хронист)
не раз опустошали и сжигали их» (XV.7); тысячи
людей беспощадно избиты, кто задушен дымом в
пещерах, кто сожжен заживо, кто затоптан тяжелыми конями меченосцев; женщины
и дети и рабстве, и все это — благо, не вызывающее не только сомнений,
но и минутного раздумья; это — подвиг, за который воздается честь людям,
«стеной стоящим за дом божий», и благодарность богу. Наоборот, на стороне
«язычников, не мужественная борьба за свободу и независимость родной земли,
не героизм сражающегося народа,*
Автор Хроники —верующий католик и слуга церкви. Он вполне искренно и, как историк, наивно не только признает и оправдывает, но, в духе своего времени, панегирически прославляет все жестокости, притеснения и несправедливости, совершаемые именем Христа и церкви для того, чтобы «неверные стали верными», «познали Христа», приняли на себя «права христианства» и «богом установленную десятину». Но Генрих не только католик. Он - немец; вероятнее всего, немец и по происхождению, но во всяком случае немец по ориентации и по мировоззрению. Г. Гильдебранд считал, что в Генрихе сильнее чувствуется священник, чем немец; что Генрих беспристрастно относится к другим, даже враждебным национально; что если он и бывает суров, то лишь в отзывах о врагах христианства, а не о противниках немцев; что пристрастность в национальном вопросе можно заметить у него лишь по отношению к лэттам, и то в положительном смысле: он не мог быть равнодушен или холоден к своим «духовным детям». С этой оценкой трудно согласиться,
как трудно и разделить у Генриха церковное и немецкое. Его герои — христианские
завоеватели,*
То, что автор Хроники далеко не беспристрастен в национальных оценках, очевидно уже из сказанного выше о его «христианской» позиции. Добавим еще кое-что. По словам Г. Гильдебранда, Генрих
«не сочиняет ничего хорошего о своих и ничего дурного о других». Этот,
весьма условный, если не совершенно произвольный вывод в сущности бессодержателен,
так как, помимо «сочинения» фактов, есть и другие приемы, какими (иногда
даже bonа fide - в соответствии со своим пониманием исторической истины)
пользуется историк, давая тем не менее объективно неверную картину. У
Генриха к числу таких приемов относится своеобразная «подача» фактов.
Тогда как действия завоевателей-немцев, хотя бы то было предательское
разграбление Герцикэ или взятие Кукенойса среди полного мира или истребление
чуть не целого племени, всегда рисуются, как геройство и подвиг, многие
совершенно естественные и законные акты самозащиты со стороны лнвов, эстов,
русских и др., обычные военные хитрости, наконец, просто упорное сопротивление
насилию - квалифицируются, как "коварство", «предательство»
и пр. Любопытен, например, рассказ в XVI II.9 о «простодушных» немцах
(вторично без всякого повода разграбивших Герцикэ) и «лживых, вероломных»
литовцах, союзниках князя Герцикэ, которые перехитрили рыцарей и заставили
их спасаться с награбленной добычей, потеряв «вождей-героев», Мейнарда,
Иоанна и Иордана. Не менее характерны эпитеты дьявола, относимые Генрихом
к городу Герцикэ,*
О людях, защищавших Дорпат вместе
с князем Вячко, и о самом князе сказано (XXVIII.3): «И собрались в тот
замок к королю (Вячко — С. Л.) все злодеи из соседних областей и Саккалы,
изменники, братоубийцы, убийцы братьев-рыцарей и купцов, зачинщики злых
замыслов против церкви ливонской. Главой и господином их был тот же король,
так как и сам он давно был корнем всякого зла в Ливонии: нарушив мир истинного
миротворца и всех христиан, он коварно перебил преданных ему людей, посланных
рижанами ему на помощь против литовских нападений,
и разграбил все их имущество». Это место может быть простейшим опровержением
тезиса Г. Гильдебранда. В случае с Вячко нарушил мир не он, а немцы в
то самое время, когда он только что вступил в союз с Ригой. Нападение
Вячка на немцев, работавших у него в замке, *
Тут Генрих, как видим, «не сочиняет»: он лишь снабжает факты оценочными эпитетами в своем духе, специфически подбирает и сопоставляет их, кое о чем вовсе умалчивая, но оказывается нисколько не правдивее любого «сочинителя». В некоторых случаях он даже не умалчивает о порочащих поступках немцев, но, упоминая о них мельком, без всякого, обычного по отношению к «чужим», акцента, притом как о вещах вполне естественных, оставляет доверчивого читателя под впечатлением полной законности изображаемых деяний. Вспомним, каким способом епископ Альберт впервые добился заложников от ливов (IY.4); в каком тоне рассказано о захвате Оденпэ в XIV.6. В обоих случаях налицо бесспорно изменнический образ действий, предательство и нарушение слова немцами. Между тем автор совершенно спокоен и отнюдьпе расположен к суровым оценкам. Приведенные примеры не единственные в своем роде. В сущности вся Хроника — панегирик завоевателям - немцам. Это — избранный богом народ, наподобие библейского Израиля. С ними «всегда идет победа и слава триумфа». Они наиболее храбры, стойки и всегда впереди в бою, а когда бегут или позорно сдаются (как в Оденпэ в 1217 г.), это под пером автора выходит вовсе незаметно. Их служение богу и церкви, по сравнению с прочими, безупречно и т. д. В то же время по отношению к ливам, литовцам и эстам автор расточает все свое красноречие и все богатство латинской лексики в выборе отрицательных эпитетов. Может быть, однако, все это относится
только к «язычникам», к не желающим «очиститься святою водой крещения»?
Оказывается — нет. Не будем даже говорить о «схизматиках-русских», врагах
пресвятой девы,*
Как бы то ни было, мнение Г. Гильдебранда о беспристрастии Генриха в национальных оценках и его «справедливости к врагу» никак нельзя признать обоснованным. Обратимся теперь к другой области, где в том же, примерно, характере изложения можно искать данных для уяснения личной позиции автора Хроники в сфере внутри-ливонских отношений. Каковы собственно были эти отношения
во время Генриха? С какими общественными группами имел дело автор Хроники?
Кому служила и для чего написана Хроника? Вот вопросы, какие нам надо
решить.*
Проще всего начать с последнего. Сам Генрих в заключении Хроники (XXIX.9) так формулирует причины, побудившие его писать: «Много дел и славных дел совершилось в Ливонии во время обращения язычников к вере Иисуса Христа. Все их нельзя ни описать, ни упомянуть, чтобы не навеять скуки на читателей. Это же немногое написано во славу того же господа нашего Иисуса Христа. . . кто столько великих и славных побед даровал в Ливонии людям своим. . . а также во славу возлюбленной его матери. . . И чтобы слава, подобающая ему за столь достойные хвалы деяния, впоследствии не пала в забвение из-за небрежности и лености людской, решили мы, по просьбе господ и товарищей, смиренно написать о ней и оставить потомкам...» Старые исследователи Хроники (до
издания ее в MGH), задаваясь вопросом, кто были domini — господа
Генриха, обыкновенно думали, что он говорит тут либо о меченосцах, либо
о епископе и меченосцах.*
Переходя от терминологических толкований к анализу некоторых мест Хроники по существу, мы получаем вполне определенный вывод и уже не только в этой отрицательной формуле. Многое, что нам известно о Генрихе, позволяет заранее предполагать, что в борьбе епископа Альберта с орденом автор Хроники мог быть только на стороне епископа. Он -— scholaris Альберта, его ученик; От Альберта получил посвя'щение и приход; несмотря на свое скромное положение, участвует в труднейших дипломатических предприятиях епископа внутри Ливонии, каковы, например, переговоры с восставшими липами (XVI.4), где, кажется, именно Генрих («один из спутников») удержал епископов от решительного разрыва с ливами, добился возвращения на nepeговоры епископа Филиппа рацебургского и затем (прямо доимснованный, как его толмач, Генрих из Лэттии) защитил епископа от насилия; вспомним также его роль в качестве епископского комиссара при разделе Толовы с меченосцами (см. выше, стр. 17); тот же Генрих сопровождает епископа Филиппа на Латеранский собор и, вероятно, присутствует на соборе вместе с епископом Альбертом; как епископский священник, Генрих миссионерствует в Толове (XVI 11.3), а позднее в Эстонии, ревностно защищая дело епископа перед Андреем лундским. Вполне естественно будет, если этот ставленник Альберта, притом, очевидно, пользовавшийся и довернем, при возникновении в Ливонии внутренних разногласий окажется на стороне епископа, а не его противников. Серьезные разногласия между епископом
и орденом обнаружились, как мы знаем, уже к началу 1207 г. Альберт, получив
от императра «мандат» на Ливонию,*
Между тем орден к 1207 г. уже не разрозненная кучка рыцарей, а сплоченная общими интересами единая организация, что и отличает меченосцев от других (епископских) рыцарей. Кто были эти «пилигримы» и «крестоносцы»,
излишне говорить: лучше всего их характеризуют также эпитеты у Маркса,
как «крестоносная сволочь», «прохвосты» (die Lumpacii), «псы-рыцари» (Reitershund).*
За год военного пилигримства в Ливонии папой объявлено было отпущение грехов, иначе говоря — амнистия по старым преступлениям. Немудрено, что «принимали крест» прежде всего люди, чем-то сильно опороченные у себя на родине, иногда просто преступники, «изгнанные из Саксонии за преступления», как говорится в Хронике Trium Fontium. Рядом с ними шли авантюристы всякого рода, потерпевшие дома крушение и потерявшие надежду на успех, но рассчитывавшие преуспеть и обогатиться за морем, на чужбине. Даже в хвалебных характеристиках
некоторых высших санопннков Ливонии у Генриха между строк (помимо желаиия
автора) проглядывают запятнанные биографии его героев. Бернард из Липпэ,
епископ семигаллов, на вид, весьма достойная фигура, в молодости, оказывается,
«в своей стране был виновником многих битв, пожаров и грабежей», за что
и был «наказан богом» (XV.4).*
Рыцари (и не один Годфрид в XI.4) оказываются в Xpoнике то лихоимцами и неправедными судьями, то убийцами (как Викберт), то бесчестными нарушителями договоров и предателями. Епископу нелегко было справляться с такими «защитниками церкви» и не раз, видимо, приходилось против воли разрешать им то, чего не следовало, так как иначе они обошлись бы и без разрешения: вспомним, как Альберт дал согласие па битву с эзельским флотом в VI 1.2. Неповиновение и своеволие едва ли были редкостью в среде пилигримов, если Генрих считает нужным, как бы в виде исключения, отметить (XII 1.3): «Пилигримы же этого года готовы были послушно участвовать в работах по постройке стены и в других, где могли служить богу». До тех пор, пока этот сброд авантюристов оставался только сбродом, управлять им было, хоть и трудно, но возможно: государственной опасности и угрозы верховной власти епископа эти люди еще не представляли. Иначе пошло дело с возникновением
ордена. Учреждение его было неизбежностью для епископа. Не только продолжать
завоевания, но и удерживать захваченное было невозможно без помощи постоянной
военной силы. Ежегодно сменявшиеся отряды пилигримов и горсточка вассалов,
осевших в Ливонни, получив лены от епископа, достаточной гарантии успеха
не давали. Между тем перед глазами Альберта был готовый пример и образцовое,
казалось, решение задачи — в виде деятельности ордена тамплиеров. Недюжинный
политик, он вполне последовательно и остановился на таком решении. Если
же позднее обнаружилось, что, учредив орден,*
Торговые связи немцев с Прибалтикой
установились значительно ранее первых попыток их закрепления в Ливонии
и ранее первых опытов крещения туземцев. «Апостол» Ливонии
Мейнард шел по следам купцов, пользуясь их примером и поддержкой. В его
время, судя по Хронике, торговать на Двине было безопаснее, чем миссионерствовать.Епископ Альберт, основатель немецкой
колонии, также действует в союзе с купечеством, но его роль уже иная: он
не только ищет поддержки, но и сам в силах оказать ее, притом, чем дальше,
тем в большей степени. Экономическое устройство колонии и ее торговое будущее,
естественно, составляют предмет его постоянной заботы. Строя
Ригу, как будущий торговый порт, епископ старается обеспечить ей монополию
путем наложения папского интердикта на гавань семигаллов (IV.6). Купцы в
это время представляют уже корпорацию, действующую объединенно.*
Когда епископ и орден становятся
открытыми врагами, партию епископа составляют не одни клирики и «люди
церкви»: сюда же принадлежат, конечно, и рижские ремесленники и все купечество.*
Автор Хроники, летописец деятельности Альберта, принадлежал к той же партии. Однако, в его изложении и это обнаруживается далеко не сразу и не с первого взгляда.Правда, почти вся Хроника, за исключением нескольких первых страниц, посвящена деятельности Альберта; хронологически изложена по годам его епископства; писана в момент полного торжества епископа на внешнем и внутреннем фронтах, как бы подводя итог его успехам и заканчиваясь апогеем этих успехов. Как это ни очевидно, но само по себе еще ничего не говорит об отношении автора к меченосцам, к борьбе их против епископа и к действовавшим в Ливонии партиям. Старые исследователи Хроники, как уже упоминалось, и вообще не находили в ней точного ответа на эти вопросы, а особенно—ответа в интересующем нас смысле. Между тем такой ответ в ней есть, но искать у его зачастую нужно между строк. Назначение Хроники ясно указано Генрихом в ее заключенин (XXIX.9), но это - официальное назначение.Рядом с ним с большим вероятием предполагают другую, не названную автором, практическую цель, имевшую наибольшее влияние на всю установку Хроники. Как мы знаем, Генрих писал свое
произведение в то самое время, когда в Ливонии гостил прибывший по инициативе
епископа папский легат, который имел поручение изучить действительное
положение вещей на месте и, может быть, решить вопрос о возведении Альберта
в сан архиепископа-митрополита с подчинением ему всех пяти прибалтийских
епископий.*
В высшей степени вероятно,*
Это - всего лишь гипотеза, остроумно
построенная Т. Гильдебрандом, однако гипотеза, не только обладающая большим
правдоподобием, но и чрезвычайно плодотворная в смысле понимания и толкования
интереснейших, без нее необъяснимых особенностей изложения в Хронике.*
Сосредоточив внимание на некоторых отдельных высказываниях Генриха, а особенно на его весьма характерных умолчаниях, обмолвках и внутренних противоречиях, можно установить, во первых, что он, касаясь определенных тем, в частности — взаимоотношений епископа с орденом, с Римом и датчанами и других, более или менее щекотливых обстоятельств в ливонских делах епископа, говорит не все, что знал или должен был знать; во вторых, что по тем же темам и соседним с ними он всегда высказывается с величайшей сдержанностью, избегая определяющих эпитетов, оценок, точных обозначений, так что, при беглом чтении, даже подозрительный или заранее предрасположенный в дурную сторону читатель |